Ольга Борисовна Воронец (певица, народная артистка России) Это было несколько десятков лет тому назад. Меня только что перевели из областной филармонии в Москонцерт. Нагрузка у нас всегда была большая - масса концертов. И случилось так, что я вдруг простудилась и

Ольга Борисовна Лепешинская (1871-1963) - участница русского революционного движения, советский биолог

В моей памяти Ольга Борисовна Лепешинская - старушка небольшого роста, не выпускающая палку из рук. Маленькое, острое личико с глубокими крупными морщинами, украшено очками, из-под которых бросался подслеповатый, то добродушный, то рассерженный (но, в общем, не злой) взгляд. Одета чрезвычайно просто и старо­модно. На кофте медная заколка, изобра­жающая наш корабль «Комсомол», потопленный испанскими фашистами во время гражданской войны в Испании в 1935- 1936 годах. Я как-то сказал Ольге Бори­совне, что этот корабль нашел не очень ти­хую пристань у нее на груди. Шутку она терпела, относясь к ней снисходительно.

О. Б. Лепешинская - человек сложной биографии и сложной судьбы. Рассматривать их надо в двух планах, до известной степени независимых, но все же связанных между собой.

Один план - это биография члена пар­тии с момента ее основания. Жизнь Ольги Борисовны и ее мужа Пантелеймона Ни­колаевича Лепешинского - видного деяте­ля российского революционного движе­ния - в разные периоды была тесно связана с жизнью В. И. Ленина и Н. К. Крупской. Ольга Борисовна неоднократно выступала с докладами и статьями в печати, делясь своими воспоминаниями о встречах с Ле­ниным.

В непосредственном общении с Ольгой Борисовной подкупала ее демократичность, может быть, только слегка подпор­ченная табелью о рангах «сталинской им­перии». Большевистская закалка сказыва­лась в прямоте и резкости суждений и полемических высказываний независимо от должности оппонента, в отвращении ко всякому проявлению антисемитизма; выс­шая мера отрицательной характеристики человека в ее определении была - «он юдофоб» (юдофоб - дореволюционный си­ноним антисемита). Простота в обращении сочеталась с приветливостью. Ольга Бори­совна, несомненно, была человеком не злым и отзывчивым; воспитала несколько бездомных детей, дала им образование, вы­вела в жизнь. Бойцовские же ее качества проявлялись в упорной борьбе, которую она длительное время вела с могуществен­ной в науке группой ученых при отстаи­вании своих научных концепций. Правда, здесь она была не одинока, имея поддерж­ку всесильного в то время Т. Д. Лысенко. Но бескомпромиссность, настойчивость О. Б. Лепешинской вступили в противоре­чие с подлинными интересами науки.

Живое вещество. НАУЧНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЛЕПЕШИНСКОЙ

Ольга Лепешинская в своём рабочем кабинете

В научные исследования была вовлечена вся семья Ольги Борисовны - ее дочь Оль­га и зять Володя Крюков, даже 10-12-летняя внучка Света. Не примкнул к ним только Пантелеймон Николаевич. Более то­го, он не скрывал своего скептического и даже иронического отношения к научным увлечениям своей боевой супруги. Однаж­ды мы случайно встретились в вагоне дач­ного поезда, и Ольга Борисовна со свойст­венной ей экспрессией всю дорогу посвя­щала меня в курс своих научных дости­жений. Пантелеймон Николаевич равно­душно слушал все это, и никаких эмоций на его добром, интеллигентном лице с неболь­шой седой бородкой не было заметно. Только вдруг, обращаясь ко мне, он про­изнес тихим, мягким голосом: «Вы ее не слушайте; она в науке ничего не смыслит и говорит сплошные глупости». Ольга Бори­совна никак не отреагировала на эту крат­кую, но выразительную «рецензию», по-ви­димому, многократно ее слышав. Поток ее научной информации до самого конца по­ездки не иссякал, а Пантелеймон Николае­вич продолжал с безучастным видом смотреть в окно.

Обстановка, в которой работала научная артель, была в подлинном смысле семейной. Лаборатория О. Б. Лепешинской, вхо­дившая в состав Института морфологии Академии медицинских наук, помещалась в жилом «Доме Правительства» на Берсеневской набережной у Каменного моста. Се­мейству Лепешинских, старых и заслужен­ных членов партии, были отведены две со­седствующие квартиры, одна - для жилья, другая - для научной лаборатории. Это было сделано, исходя из бытовых удобств Ольги Борисовны, чтобы она и ее научный коллектив могли творить, не отходя далеко от кроватей. Разумеется, обстановка мало походила на обычную для научной лабо­ратории, требующую специальных приспо­соблений. Впрочем, Ольга Борисовна в них и не нуждалась, поскольку сложнейшие биологические проблемы удачно решались ею примитивнейшими методами.

Однажды я, как заместитель директора по научной работе Института морфологии (директором был академик АМН СССР А. И. Абрикосов), по настойчивой просьбе Лепешинской побывал в ее лаборатории. С Ольгой Борисовной меня связывало дав­нее знакомство, но в этом случае пригла­шение в лабораторию было продиктовано пиететом к моему служебному положению. Прием был, как и следовало ожидать, очень радушным, по-видимому, к нему готови­лись, чтобы произвести хорошее впечатле­ние на официальное лицо. От меня, одна­ко, не ускользнул бутафорский характер подготовки. Я застал лабораторию в со­стоянии бурной активности, она должна была рассеять многочисленные, часто анек­дотического содержания, слухи о ее дейст­вительной работе. Мне показали оборудо­вание, гордостью которого был недавно по­лученный английский электрический су­шильный шкаф (в то время получение за­граничной аппаратуры было делом труд­ным). Заглянув в шкаф, я убедился, что им и не пользовались. Две молодые лаборант­ки в новых белых халатах что-то усердно толкли в фарфоровых ступках. На вопрос, что они делают, ответили: толкут семена свеклы. Цель такого толчения в ступке мне пояснила Ольга Пантелеймоновна - дочь Ольги Борисовны: оно должно дока­зать, что произрасти могут не только части семени с сохранившимся зачатком ростка, но и крупицы, содержащие только «живое вещество». Затем Ольга Пантелеймоновна посвятила меня в исследование, выполняемое ею самой. Точно привожу ошеломившую меня фразу: «Мы берем чернозем из-под маминых ногтей, исследуем его на живое вещество». Я принял сказанное Ольгой Пантелеймоновной за шутку, но в дальнейшем понял, что это действительно было объяснением научного эксперимента. Впрочем, как показали события в научном мире, в подобных сообщениях в ту пору недостат­ка не было.

Из лаборатории я ушел с впечатлением, будто я попал в средневековье. И лишь спустя некоторое время я узнал из офи­циальных сообщений, что побывал на вер­шине научного Олимпа...

Живое вещество. ОТКРЫТИЕ ЛЕПЕШИНСКОЙ

В чем же заключалось существо «откры­тия» О. Б. Лепешинской?

Здесь необходим краткий экскурс в не­которые основные проблемы биологии и медицины. До открытия клеточного строе­ния организмов (30-е годы XIX века) существовало мистическое представление о бластеме, носительнице жизненных свойств, из которой образуются все ткани сложного организма. Совершенствование микроскопической техники (хоть и примитивной с на­шей современной точки зрения) позволило Шлейдену (1836 год) у растений, а вскоре Шванну (1838 год) у животных открыть клетку как основную элементарную струк­турную единицу живого. Это было откры­тие глобального значения, одно из величай­ших в XIX веке. В дальнейшем немецкий ученый Ремак установил действующий и по­ныне закон новообразования и роста тка­ней, согласно которому всякая клетка про­исходит от клетки путем ее размножения и не может формироваться со всеми слож­ными ее деталями из «бластемы». Межкле­точное вещество в неоформленном или во­локнисто-фибриллярном виде - лишь про­изводное клетки. Но его большая роль в физиологии и патологии ни в коем случае не отрицается.

Германский ученый Р. Вирхов перенес клеточный принцип в анализ природы болезней, их существа. В истории медицины стало принятым различать два периода - довирховский и послевирховский. «Вся па­тология - это патология клетки»,- провозгласил Вирхов, «она краеугольный камень в твердыне научной медицины». Его рево­люционная клеточная теория происхожде­ния болезней пришла на смену гумораль­ной теории, ведущей свое начало еще от Гиппократа. Важны полная поддержка и развитие Вирховым данных Ремака о про­исхождении новых клеток путем размноже­ния предсуществующих, выраженная в формуле Вирхова «всякая клетка из клетки». Она была дополнена последующими иссле­дователями словами: «того же рода».

О. Б. Лепешинская утверждала, что сво­ими исследованиями доказала полную несостоятельность основ клеточной теории, и что вовсе не клетка, а неоформленное «живое вещество» - носитель основных жиз­ненных процессов. Из него, мол, и образуются клетки со всеми их сложными дета­лями. Природа «живого вещества» в работах О. Б. Лепешинской не устанавливалась, это было общее, полумистическое понятие, без конкретной характеристики.

Исследования Лепешинской должны бы­ли, по ее мнению, нанести сокрушительный удар по величайшему открытию XIX века - клеточной теории вообще и вирховской формуле «всякая клетка из клет­ки» - особенно. И она была убеждена, что такой удар нанесла, и все те, кто этого не признает - заскорузлые и невежественные «вирховианцы». Правда, сама кличка, в ко­торую вкладывалось позорящее не только в научном, но и в политическом отношении (что в ту пору часто совмещалось) содер­жание, была пущена в обращение не Лепе­шинской. Авторство принадлежало группе невежд «нового направления в патологии». Эта кличка стояла в одном ряду с вейсма­нистами - менделистами - морганистами, которую Лысенко и его соратники при­своили генетикам.

Теория «живого вещества» О. Б. Лепешин­ской возвращала биологическую науку к временам «бластемы». История науки знает возврат к старым и, казалось, отжившим теориям. Но он происходил в движении на­учной мысли по спирали с достижением бо­лее высокой точки на основе непрерывно совершенствующихся технических приемов, непрерывного их развития. Подобное требо­вание полностью отсутствовало в работе О. Б. Лепешииской: она обходилась без не­го. Методические приемы Ольги Борисов­ны были настолько примитивны и настоль­ко непрофессиональны, что все ее конкрет­ные доказательства своей теории не выдер­живали элементарной критики.

Основным объектом ее исследований бы­ли желточные шары куриного эмбриона, состоящие из желточных зерен, не имею­щих клеточного строения. Они служат питательным материалом для зародыша. Зер­на как бы прикрывают собой ядра клеток эмбриона, но постепенно, по мере расхода, ядра проявляются. Так О. Б. Лепешинская обнаружила образование клеток из «живо­го вещества». Просмотр ее гистологических препаратов убедил, что все это - результат грубых дефектов гистологической техники. Однако, несмотря на такую всеобщую оцен­ку компетентными специалистами, Ольга Борисовна обобщила свои исследования в книге (1945 год), которую, как она мне ска­зала, хотела посвятить И. В. Сталину. Ста­лин, однако, от такого подарка отказался, но к самой книге отнесся с полной благо­склонностью и поддержал содержащиеся в ней идеи. Это определило дальнейший ход событий.

Живое вещество. СОДОВЫЕ ВАННЫ. РЕЦЕПТ ОМОЛАЖИВАНИЯ

Книга воспоминаний Ольги Лепешинской «Путь в революцию». Пермское книжное издательство. 1963 год

Как же отнесся подлинный научный мир к исследованиям Лепешинской? В ответ на рекламирование ее открытия группа из­вестных ленинградских биологов, в которую входили такие авторитетные ученые, как Д. Н. Насонов, В. Я. Александров, Н. Г. Хлопин, Ю. И. Полянский и другие, числом 13, опубликовала письмо в июле 1948 года в га­зете «Медицинский работник». Все исследо­вания Лепешинской подверглись уничто­жающей критике. Они оценивались как про­дукт абсолютного невежества и техниче­ской беспомощности. Редакция газеты не устояла перед авторитетом авторов письма, а отношение высших партийных и прави­тельственных органов к «открытию» Лепе­шинской еще не было афишировано, иначе, конечно, письмо бы не опубликовали. По­этому и расплата его авторов - борцов за чистоту науки - задержалась до «коронова­ния» О. Б. Лепешинской.

Творчество О. Б. Лепешинской не огра­ничилось открытием «живого вещества». Она одарила человечество своими содовыми ваннами, которые якобы возвращали старым людям молодость, сохраняли ее молодым, поддерживали бодрость духа и тела. С докладом о найденной панацее Ольга Бори­совна выступила в ученом совете Институ­та морфологии под председательством А. И. Абрикосова, где были объединены наиболее авторитетные московские морфо­логи разных научных направлений. Проис­ходило это лет сорок тому назад в уютном зале кафедры гистологии МГУ на Моховой улице. Основное содержание доклада было посвящено не теоретическим предпосылкам эффективности содовых ванн (об этом было сказано нечто нечленораздельное в общем аспекте «живого вещества» и воздействия на него содовых ванн), а испытанию их на отдыхающих в санатории «Барвиха». Сана­торий предназначался для самых высокопо­ставленных деятелей государства, партийно­го аппарата, старых большевиков, заслу­женных ученых, артистов, писателей. Оль­га Борисовна долго рассказывала, как бла­гоприятно отдыхающие отзываются об эф­фекте содовых ванн. Стыдно было за до­кладчика и за нас самих, вынужденных слушать этот бред. По окончании доклада во­царилось тягостное молчание. А. И. Абри­косов предложил задать вопросы докладчи­ку и умоляющим взглядом обводил присут­ствующих, чтобы хоть кто-нибудь нарушил гнетущее молчание. Я разрядил обстановку озорным вопросом в стиле моего обычного иронического отношения к творчеству Лепешинской: «А вместо соды - боржом можно?» Но до Ольги Борисовны юмор не до­шел. Она отнеслась к вопросу с полной серьезностью, ответив, что нужна только сода и заменить ее боржомом нельзя.

Рецепт «омолаживания» рекламировался разными способами. В результате из мага­зинов исчезла сода, она стала остродефи­цитным продуктом, так как шла главным образом на содовые ванны. Обычное прояв­ление массового психоза. Обычное для лю­дей, относящихся некритически (а если и скептически, то с тайной надеждой) к рекламируемым лечебным и профилактиче­ским воздействиям: авось действительно поможет. Но этот психоз быстро прошел, сода снова появилась в продаже, а от са­мого метода и его эффективности остались только анекдоты.

Доклад Ольги Борисовны об омолаживаю­щем действии содовых ванн обострил ее отношения с партийной организацией инсти­тута. Бессодержательность работы лаборатории, руководимой Ольгой Борисовной, полное отсутствие элементарной лаборатор­ной дисциплины были источником длитель­ных конфликтов между нею и секретарем организации Д. С. Комиссарчук. Я, однако, полагал, что Лепешинская своей прошлой деятельностью заслуживает известной сни­сходительности, что наука для нее не про­фессия, а хобби, что это - безобидная блажь, мешать которой не следует, тем бо­лее, что сроки этой блажи ограничены воз­растом (ей было тогда под 80) и к ней на­до относиться только с юмором, что я и делал. Я даже как-то сделал Ольге Бори­совне предложение следующего содержа­ния. Это было в Доме ученых, в перерыве какой-то конференции, уже после ее «коро­нации». С группой участников мы сидели в голубой гостиной, когда туда вошла Лепе­шинская, как обычно с палкой, с гордо под­нятой головой. Я ей сказал: «Ольга Бори­совна, вы теперь самая завидная невеста в Москве. Выходите за меня замуж, а детей будем делать из живого вещества». Предло­жение это, как мне передавали много лет спустя, обошло научный мир с разными комментариями.

Я был убежден, что ни один ученый не может вступить с Ольгой Борисовной в серьезную дискуссию за отсутствием в ее исследованиях мало-мальски серьезных материалов для таковой. События, однако, по­казали, что я был неправ. Я не подозревал, что псевдонаучная деятельность для Ольги Борисовны не хобби, что в старушке сидит червь гигантского честолюбия, что она за­махивается ни больше ни меньше как на революцию в биологических науках.

В результате всех конфликтов с партий­ной организацией Ольга Борисовна ушла из Института морфологии, мстительно не за­быв этого до конца своей жизни. Она пе­решла со своей лабораторией в Институт экспериментальной биологии Академии ме­дицинских наук, руководство которого в ли­це И. М. Майского и Н. Н. Жукова-Вережникова, несомненно, использовало О. Б. Лепешинскую для собственного карьерного выдвижения. При их активности осуществи­лась мечта Ольги Борисовны о революции в биологии, декретированной свыше и под­держанной Т. Д. Лысенко.

Живое вещество. ОТНОШЕНИЕ НАУЧНОГО МИРА

О. Б. Лепешинская. Обложка книги «Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме»

В 1950 году было устроено специальное закрытое совещание для обсуждения иссле­дований Ольги Борисовны. По особому при­глашению в нем приняли участие видней­шие ученые, причем список приглашенных был, несомненно, тщательно подготовлен и ограничен теми, на кого можно было зара­нее рассчитывать. Подготавливались к кон­ференции и документальные материалы ис­следований Ольги Борисовны. Так как соб­ственные препараты, на которых она дела­ла свои сногсшибательные выводы, демон­стрировать было нельзя из-за отсутствия в них даже ничтожных признаков про­фессионального мастерства, то профессо­ру Г. К. Хрущеву поручили приготовить удовлетворительные в техническом отноше­нии гистологические препараты, и их выставили для поверхностного обзора в мик­роскопе. Так, 22-24 мая 1950 года в отде­лении биологических наук Академии наук СССР состоялось представление под титу­лом: «Совещание по проблеме живого ве­щества и развития клеток». Руководил им глава отделения академик А. И. Опарин. Его выступление было увертюрой к спек­таклю, разыгранному организованной труп­пой в составе 27 ученых в присутствии бо­лее 100 человек публики (тоже организован­ной). Имена артистов заслуживают того, чтобы быть увековеченными; они и увеко­вечены в изданном Академией наук СССР стенографическом отчете совещания (изда­ние АН СССР, 1950 год). Многие из участ­ников понимали, конечно, какая позорная роль была им навязана и была ими приня­та, хотя и пытались в дальнейшем отмыть­ся от этой грязи. Джордано Бруно среди них не оказалось, что и неудивительно: весь состав совещания был тщательно про­фильтрован с точки зрения послушания. Галилеи могли бы быть, но им вход на со­вещание предусмотрительно закрыли.

После доклада А. И. Опарина выступило семейное трио в составе О. Б. Лепешинской, ее дочери О. П. Лепешинской, ее зя­тя В. Г. Крюкова. В пристяжке к этой трой­ке был некий Сорокин, сотрудник О. Б. Ле­пешинской, ветеринар по образованию. Он выступил с докладом о работе, выполненной им во время учебы в аспирантуре Инсти­тута физиологии, кстати, тема работы не имела никакого отношения к проблеме «жи­вого вещества». В докладчики Сорокин был выдвинут, по-видимому, по признаку верноподданничества Лепешинской. Излагать со­держание всех докладов нет никакой необ­ходимости, да и возможности. Это был си­стематизированный бред, одно прикосновение к которому с элементарной научной требовательностью оставило бы лишь дым. Основной доклад самой О. Б. Лепешинской, начиненный руганью в адрес вирховианцев, был изрядно приправлен философско-политической демагогией, с частыми ссыл­ками на марксистско-ленинскую литерату­ру и особенно на Сталина. Ему же она посвящала финал, который мог бы заменить все выступление: «Заканчивая, я хочу принести самую глубокую, самую сердечную благодарность нашему великому учителю и другу, гениальнейшему из всех ученых, вождю передовой науки, дорогому товари­щу Сталину. Учения его, каждое выска­зывание по вопросам науки было для меня действительной программой и колоссальной поддержкой в моей длительной и нелегкой борьбе с монополистами в науке, идеалиста­ми всех мастей. Да здравствует наш вели­кий Сталин, великий вождь мирового про­летариата и всего передового человече­ства!»

Таким славословием заканчивались мно­гие доклады того времени и многие выступ­ления. Это был своеобразный демагогиче­ский щит любого невежества, огораживаю­щий автора от объективной научной крити­ки и вызывавший гром аплодисментов, как случилось и тогда. Попробуй после этого грома - покритикуй! Прием для того времени трафаретный и беспроигрышный. Им же пользовалась чеховская жена пристава. Когда муж начинал ругаться, она садилась за рояль и играла «Боже, царя храни». При­став умолкал, становился во фронт и под­носил руку к виску.

Ольга Борисовна имела право ссылаться на Сталина, непосредственно или косвенно (через Лысенко) получив благословение «ве­ликого гения всех времен и народов» и его поддержку. Без этого притязания Лепешин­ской на роль реформатора были бы только курьезом, каких немало знала история био­логии и медицины. Должен покаяться, что я долгое время относился к ее открытиям как к курьезу, пока совещание и все, что за ним последовало, не убедило меня в ре­альной угрозе науке и ученым.

Трофим Денисович Лысенко (1898-1976) - советский агроном и биолог, академик АН СССР (1939), академик АН УССР (1934), академик ВАСХНИЛ (1935), директор Института генетики АН СССР с 1940 по 1965 годы

Приводить содержание выступлений всех 27 трубадуров гениальности О. Б. Лепешин­ской невозможно. Подавляющее большинст­во даже не пыталось подвергнуть хотя бы и доброжелательной критике материалы ис­следования. Факты их не интересовали (да для многих они выходили далеко за пре­делы их компетенции); выступающие принимали их как бесспорные по доказатель­ности, что давало простор для ничем не сдерживаемого разглагольствования об об­щих вопросах философии естествознания и о значении открытия О. Б. Лепешинской. Среди выступающих были откровенные проходимцы, карьеристы и невежды, для кото­рых Лепешинская была мощным трамплином к академической и служебной карье­ре, и их участие в этом позорном спектакле закономерно. Гораздо более символично для эпохи - участие крупных ученых, таких, как академики Павловский, Аничков, Имшенецкий, Сперанский, Тимаков, Давыдовский и другие. Они нужны были как своеобраз­ная академическая оправа для придания вы­сокой авторитетности совещанию. Эти уче­ные, конечно, «ведали, что творили», от­нюдь не будучи новичками я науке. Веро­ятно, единственным убежденным, верую­щим невеждой был академик Т. Д. Лысен­ко. «Открытия» О. Б. Лепешинской были состряпаны из тех же теоретических пред­посылок и по той же системе, что и Лысенки: эти два «корифея» нашли друг дру­га. В своем выступлении он повторил основ­ные положения своего «учения» типа: рожь может порождать пшеницу, овес может по­рождать овсюг и т. д. Как же происходит эта вакханалия превращения одного вида в другой и воспроизводство одних видов дру­гими? Ответ на эти вопросы Лысенко по­лучил в «открытии» Лепешинской. «Работы Лепешинской,- сказал он,- показавшие, что клетки могут образовываться и не из клеток, помогают нам строить теорию пре­вращения одних видов в другие». Лысенко представлял дело не так, что, «например, клетка тела пшеничного растения преврати­лась в клетку тела ржи», а исходя из ра­бот Лепешинской, так: «В теле пшеничного растительного организма, при воздействии соответствующих условий жизни, зарожда­ются крупинки ржаного тела... Это проис­ходит путем возникновения в недрах тела организма данного вида из вещества, не имеющего клеточной структуры («живого вещества».- Я. Р.), крупинок тела другого вида... Из них уже потом формируются клетки и зачатки другого вида. Вот что да­ет нам для разработки теории видообразо­вания работа О. Б. Лепешинской».

Прочитав эти строки, я вспомнил лабо­ранток в лаборатории О. Б. Лепешинской, которые толкли в ступках зерна свеклы: так, значит, «толчение в ступе» было экспериментальной разработкой величайших от­крытий в биологии.

Среди выступавших по сценарию спек­такля наиболее сдержанным было выступление академика Н. Н. Аничкова, президен­та Академии медицинских наук. Он не рас­сыпался в безудержном восхвалении работ О. Б. Лепешинской, а кратко повторив их смысл, указал, что он видел некоторые пре­параты О. Б. Лепешинской (изготовленные Г. К. Хрущевым.- Я. Р.), но, конечно, не мог их углубленно изучить - на это потребовалось бы очень много времени. «Мне были показаны такого рода структуры и превращения,- говорил он,- которыми дей­ствительно можно иллюстрировать происхождение клетки из внеклеточного живого вещества. Конечно, желательно накопить как можно больше таких данных на разных объектах... Это - необходимое условие для перехода на принципиально новые позиции в биологии, а фактическая сторона должна быть представлена возможно полнее, чтобы новые взгляды были приняты даже теми учеными, которые стоят на противополож­ных позициях». Далее он вежливо отдал дань упорной и целеустремленной борьбе О. Б. Лепешинской за признание своего от­крытия, заметив, что для дальнейшей его разработки необходимо создать исследова­телю соответствующие условия. Другие ора­торы были менее щепетильны в признании доказательности фактических материалов Ольги Борисовны. В этом отношении осо­бенно поразило меня выступление академи­ка Академии медицинских наук И. В. Да­выдовского, одного из лидеров советской па­тологической анатомии. Процитирую только начало и конец его выступления. Начало: «Книга О. Б. Лепешинской, ее доклад и де­монстрации, а также прения у меня лично не оставляют никакого сомнения в том, что она находится на совершенно верном пу­ти». Конец: «В заключение я не могу не выразить О. Б. Лепешинской благодарности от лица советских патологов за ту острую кри­тику и свежую струю, которую она внесла в науку. Это, несомненно, создаст новые перспективы для развития советской пато­логии».

Мне недавно передавали со слов И. В. Да­выдовского, что он накануне совещания был вызван в ЦК, где его просили поддержать «открытие» Лепешинской. Он вынужден был выполнить «высокое» поручение.

Совершенно распластался перед Лепешин­ской патофизиолог академик АМН СССР А. Д. Сперанский, восхищаясь тем мужест­вом, с каким она преодолевала сопротив­ление своих идейных противников: «Толь­ко старый большевик, каким является О. Б. Лепешинская, в состоянии был пре­одолеть эти насмешки и подойти к такой форме доказательств, которые могут убе­дить других. Лично мне было бы печально, если бы только из-за методических недо­статков дело О. Б. Лепешинской, дело на­шей, советской науки было бы дискредити­ровано, если бы наша наука подверглась на­смешливому к себе отношению со стороны лиц, всегда готовых к подобным издеватель­ствам». А закончил свое патетическое вы­ступление он так: «Мы должны признать себя ответственными за дело О. Б. Лепе­шинской и облегчить тяжесть, которая по­ка висит на плечах нашей милой Ольги Бо­рисовны».

Приведенное краткое содержание выступ­ления четырех академиков не нуждается в комментариях. Лишь два участника совещания в своих выступлениях коснулись доказательности фактического материала, лег­шего в основу «открытия» О. Б. Лепешинской. Один из них - Г. К. Хрущев, дирек­тор Института морфологии развития Ака­демии, наук СССР, вскоре избранный в чле­ны-корреспонденты Академии. Он изготовил гистологические препараты для демон­страции на совещании и, разумеется, удостоверил их убедительность. В конце Г. К. Хрущев потребовал решительного искоренения пережитков вирховианства и вейсманизма и уже стереотипно признал важность работ О. Б. Лепешинской. Другой профессор, М. А. Барон, крупный гистолог, заведующий кафедрой гистологии 1-го Мос­ковского медицинского института, в своем выступлении отметил, что препараты, изго­товленные Г. К. Хрущевым, убедили его в правильности трактовки идей О. Б. Лепе­шинской. Чем была продиктована его, уче­ного чрезвычайно требовательного к мор­фологической методике и великолепно ею владеющего, смена резко отрицательного от­ношения к работам Лепешинской признани­ем их доказательности - сказать трудно. Вероятно, здесь действовал психологический эффект: давление сверху, к которому он был чувствителен, и доверчивость к препа­ратам, автором которых был его коллега Г. К. Хрущев. В дальнейшем М. А. Барон был жестоко наказан самой же Лепешин­ской, сотрудник которой - Сорокин - обвинил его в научном плагиате. Обвинение было поддержано Ольгой Борисовной со всеми вытекающими последствиями.

В общем, это был не академический фо­рум, со строгим подходом к экспериментальным материалам и их объективной оценкой, а коллективный экстаз, сдержи­ваемый и несдерживаемый либо тщатель­но разыгранный. Не нашлось ни одного че­ловека среди участников, который бы, по­добно наивному ребенку, сказал, что король голый. Вход наивным детям на это совеща­ние был тщательно закрыт, а подвижников науки среди присутствовавших не нашлось. Ведь эта роль требует жертвенности! Среди выступавших у немногих хватило научной совести последовать совету А. С. Пушкина стараться «сохранить и в подлости осанку благородства».

Естественно возникает вопрос: какие си­лы заставили подлинных ученых сыграть предложенную им позорную роль? Здесь действовали и психологические факторы и политический нажим. Прежде всего отби­рались люди, уступчивые воле государст­венных олимпийцев, не могущие ей проти­востоять. Люди, обласканные властью, до­рожащие этой лаской, поскольку она влек­ла за собой многие привилегии. Кроме то­го, подсознательная и сознательная боязнь потерять уже заработанные привилегии и лишиться последующих нередко двигала на подобные поступки. Психологический фак­тор действовал и в другой форме. Я имею в виду подлинных ученых, терявших чувст­во реальности. Надо было в действительно­сти иметь твердую голову, чтобы в вакха­налии невежества в сталинские времена не утратить чувства подлинной науки, сохранить его до того времени, когда в этом возникнет необходимость, что неиз­бежно.

Приглашение ученых на заведомо подлые роли было частным случаем системы мас­сового развращения необходимых сталин­скому режиму представителей науки, литературы, поэзии, живописи, музыки, уничто­жения традиционных представлений о благородстве, доброжелательности, мужестве, честности, всего того, что входит в крат­кое, но емкое слово - совесть.

Послушные воле организаторов спектак­ля, все единодушно признали исследования О. Б. Лепешинской доказательными для их революционизирующего значения в науке. Сама она была признана великим ученым, что вскоре подтвердило присуждение ей Сталинской премии I степени и избрание в академики Академии медицинских наук. Так была оформлена революция в биологи­ческих науках, так завершился акт уже не индивидуального, а коллективного бесстыд­ства. Это торжество мракобесия произошло в 1950 году, в век атома, космоса и вели­ких открытий в области биологии! «Живое вещество» победило разум.

Живое вещество. ПОТОК ВОСХВАЛЕНИЯ

Ольга Лепешинская с коллегами и единомышленниками

На Ольгу Борисовну с разных сторон об­рушился поток безудержного восхваления при участии всех возможных механизмов пропаганды: публицистики, литературы, ра­дио, телевидения, театра и т. д., за исклю­чением, кажется, только композиторов; они не успели в него включиться. Профессорам медицинских вузов было вменено в обязан­ность в каждой лекции цитировать учение Лепешинской, что строго контролирова­лось.

Я не был на собрании ученых в Колонном зале Дома союзов. Присутствовавшие мне передавали, что при появлении в президиу­ме О. Б. Лепешинской все заполнившие огромный зал научные работники встали и, стоя, бурными овациями приветствовали новоявленного гения. Можно не сомневаться в искренности лишь ничтожной части аплодисментов. Остальные хлопали по закону стадности.

Да, самой трезвой голове трудно было бы устоять. Можно ли упрекнуть женщину на пороге 80-летия, что ее увлек поток восхва­лений? Ей хотелось, чтобы у ее ног был весь научный мир, особенно те, кто не призна­вал ее достижений. На них услужливый ап­парат власти обрушил тяжелый молот воз­мездия с разной степенью кары. В первую очередь это коснулось группы ленинград­ских ученых. Но Ольга Борисовна охотно давала отпущение грехов покаявшимся в них.

Она рассказывала мне, что профессор К., один из наиболее активных критиков ее ра­бот, войдя к ней, несколько мгновений по­стоял у двери, а затем кинулся ей на шею. Ольга Борисовна охотно приняла его в свои объятия и после короткой беседы отпусти­ла его с евангельским напутствием: «Иди и не греши». Поведав мне об этом визите с полным самодовольством, Лепешинская высказала свое сокровенное желание, что­бы с покаянием к ней лично пришел про­фессор Н. Г. Хлопин, самый упорный из ее противников (вынужденное публичное по­каяние Хлопина уже состоялось.- Прим. ред.). Здесь мне впервые изменило ирони­ческое отношение к ней, и я резко возра­зил, что этого она не дождется. Разговор кончился бурной перепалкой, в которой я с полной откровенностью сказал ей все, что думаю об ее «открытии». В запальчивости (передо мною была уже не добродушная старушка, а разъяренная тигрица) она кри­чала, что в США назначена большая пре­мия тому, кто опровергнет ее работы, а в Чехословакии четыре лаборатории их под­твердили. Я ответил, что для меня эта ар­гументация не убедительна, что даже если дело обстоит так, как говорит она, то и в США и в Чехословакии на ней заработают деньги: кто-то - за опровержение, дру­гие- за подтверждение. Это была одна из последних наших встреч (лето 1951 года), случайным свидетелем которой стал мой сосед по даче, известный ученый-эконо­мист. Отголоски ее дошли до меня (при косвенном и непроизвольном его участии) в 1953 году, проделав длинный путь в лефор­товскую тюрьму, где я в то время находил­ся как один из обвиняемых по «делу врачей».

Пришлось сдаться и другому серьезному противнику «учения» Лепешинской. Я имею в виду академика АМН СССР Д. Н. Насо­нова, крупного ученого, гордого и самолюбивого ленинградца, аристократа науки. Дважды я был невольным свидетелем его унижения. Хотя и горько, приведу эти сце­ны как приметы общественного кли­мата.

Первый раз дело было вскоре после воз­вышения Лепешинской, когда на Насонова и его сотрудников обрушились репрессии за инакомыслие. Он сидел в холле меди­цинской академии за столиком с телефо­ном, принадлежавшим техническому сотруд­нику Белле Семеновне. Хозяйка отсутство­вала, Насонов занял ее место и, читая ка­кую-то беллетристику, время от времени звонил в ЦК партии заведующему отделом науки Ю. А. Жданову, дожидаясь согласия на встречу.

Как это было принято в то время у круп­ных руководителей, они через секретаря не отказывали, в приеме, тем более академику, но были заняты целый день на заседаниях, коротких деловых отлучках, о чем секре­тарь информировал ожидающего, советуя позвонить через полчаса, час и т. д. Так и просидел целый день Дмитрий Николаевич за столиком Беллы Семеновны, отвечая на частые звонки, адресованные ей, быстро усвоенным канцелярски-любезным тоном: «Белла Семеновна сейчас отсутствует. Когда будет, не знаю, позвоните, пожалуйста, через час».

Второй раз это было на сессии Академии наук летом в Доме ученых, когда Насонов выступил с покаянием (чтобы оно было принято, тоже надо было получить согла­сие власть предержащих). После он выско­чил в фойе, закрыв лицо руками, с возгласами: «Как стыдно, как стыдно!» Я попы­тался «утешить» его формулой М. С. Вовси: «Сейчас ничего не стыдно!»

Живое вещество. РЕАКЦИЯ НА ОТКРЫТИЕ ЛЕПЕШИНСКОЙ ЗА РУБЕЖОМ

Какова же была реакция на открытие Ле­пешинской за рубежом? До меня дошел только отклик в «Журнале общей патологии и патологической анатомии», издающемся в ГДР (другие зарубежные издания в ту пору «борьбы с низкопоклонством перед Запа­дом» были практически недоступны). Этот журнал поместил без комментариев инфор­мацию о состоявшемся открытии, сообще­ние о резкой критике в СССР принципа «всякая клетка из клетки» и что все уче­ние Вирхова, которого в Германии (да и во всем мире) включали в список гениальных творцов науки, объявлялось реакционным, нанесшим огромный вред. Излагая вкратце содержание открытия Лепешинской, жур­нал сообщил о допотопном методе окраски гистологических препаратов и сопроводил его название взятым в скобки восклица­тельным знаком. Этот восклицательный знак был единственным комментарием к сообще­нию об открытии Лепешинской. Сдержан­но-скептическое отношение патологов в ГДР однако не было примером для руково­дящих партийных и правительственных ор­ганов в других социалистических странах. По-видимому, следуя указаниям из центра, они признали «открытия» Лысенко и Лепе­шинской величайшими достижениями миро­вой науки, опираясь на которые должна развиваться и наука в их странах. Особен­но показательно в смысле навязывания стра­нам социалистического содружества идей Лысенко - Лепешинской свидетельство из­вестного польского физика Леопольда Инфельда, ученика и сотрудника Альберта Эйнштейна. В течение длительного времени Инфельд жил и работал в США и Канаде. В 1950 году по приглашению польского правительства он вернулся на родину. В своих воспоминаниях (журнал «Новый мир» № 9, 1965 г.) Инфельд пишет о том недоумении, которое у него, привыкшего к независимо­сти научного творчества, вызвали общие директивные указания польского правитель­ства руководствоваться в науке идеями Лы­сенко и Лепешинской. Особенно странное впечатление, по его словам, произвела на него «тронная речь» назначенного первого президента польской Академии наук Дембовского при ее открытии. В этой речи Дембовский сказал, что польская наука должна следовать по пути, указанному Лысенко и Лепешинской. Инфельд подчеркивает - не по пути Кюри-Склодовской и Смолуховского, чьи имена украшают польскую науку, а именно по пути Лысенко и Лепешинской. Эти и ряд других строк из мемуаров Л. Инфельда - пример того, как в последний пе­риод «культа личности» и в других социа­листических странах политика грубо втор­галась в управление наукой, во все ее детали.

Ольга Лепешинская выступает на радио. 1952 год

Научная активность О. Б. Лепешинской не затихала и после «коронации». Она пода­рила миру еще одно открытие, в которое меня посвятила при одной встрече на даче. Ольга Борисовна решила: телевидение раз­рушает «живое вещество». Что привело ее к такому выводу, она не объясняла. Разуме­ется, Лепешинская это открытие не удержа­ла при себе, а, заботясь о благе человечест­ва, сообщила о нем в надлежащие инстан­ции. К ней приезжал встревоженный «на­чальник телевидения», как она мне назва­ла его, и нашел это открытие очень важ­ным. Судя по всему, однако, оно прошло для телевидения бесследно. По-видимому, практика здесь отстала от науки!

Большую активность во внедрении идей Лепешинской в исследования проявлял в ту пору вице-президент Академии медицин­ских наук СССР Н. Н. Жуков-Вережников. В различных научных учреждениях теории Лепешинской находили своих адептов. Так был открыт клапан для дешевого карьеризма: кратчайший и беспроигрышный путь к диссертациям, конечно, наряду с оболваниванием легковерных.

Торжество О. Б. Лепешинской продолжа­лось и подстегивалось различными способа­ми, ему не давали остыть, и горючее для него подбрасывалось непрерывно. Однажды в летний день 1951 года я, будучи на даче, был удивлен пронесшейся по тихим просе­кам дачного поселка вереницей шикарных автомашин. Оказалось, что это был день 80-летия Ольги Борисовны, и с поздравле­ниями к ней на дачу прибыли крупные «деятели» науки Лысенко, Жуков-Вережни­ков, Майский. Как она мне потом расска­зала при случайной встрече, ее прославля­ли, пели дифирамбы, а она в ответном сло­ве сказала: «Меня не признавали, мне ме­шали работать, а вирховианцы из Институ­та морфологии меня вообще выгнали, но я все же победила». Упоминание о вирховианцах из Института морфологии стало, ве­роятно, надгробным камнем для него. Вско­ре после указанного торжества институт ликвидировали.

Прошли годы. Восстановление норм об­щественной и политической жизни сопровождалось и восстановлением (хотя и весь­ма нелегким) норм подлинной науки, для дискредитации которой трудно было при­думать более подходящий персонаж, чем О. Б. Лепешинская. Эта позорная страница в истории советской науки и вообще совет­ской общественной жизни уходила в про­шлое, хотя и не была забыта окончательно. Однако в случившемся меньше всего вино­вата Ольга Борисовна. Позор тем деятелям, которые дали безграничный простор ее че­столюбию, организовали спектакль с ее по­священием в гении, сделали всеобщим по­смешищем старого человека, заслуженного деятеля Коммунистической партии, выста­вив его на позор и поругание вместе с со­ветской наукой. Деятели эти не только не понесли никакого наказания, но благополуч­но почивали на лаврах из шутовского венка О. Б. Лепешинской. А ее «учение» было бес­шумно спущено в небытие.

(1950). Основные труды посвящены исследованию оболочек животных клеток, гистологии костной ткани.

Широкую известность в СССР получило обсуждение (в дальнейшем не подтверждённой) теории О. Б. Лепешинской о новообразовании клеток из бесструктурного «живого вещества». Теория Лепешинской на совместном совещании АН и АМН СССР 1950 года была поддержана рядом гистологов и всеми выступавшими докладчиками, включая Т. Д. Лысенко , но впоследствии встретила осуждение критиков как политизированное и антинаучное направление в советской биологии. Профессорам медицинских вузов было вменено в обязанность в каждой лекции цитировать учение Лепешинской (как превращение в живое из неживого). За рубежом ее неподтвердившееся открытие не нашло отклика.

Факты биографии, участие в революционном движении

О. Б. Лепешинская родилась 6 (18) августа года в Перми в богатой буржуазной семье. Отец умер через три года после рождения Ольги. Братья Борис, Александр (старшие) и Дмитрий (младший), сестра Елизавета (старшая) и Наталья (младшая). Мать Елизавета Федоровна Даммер (по мужу Протопопова) владела шахтами , пароходами и доходными домами . Со слов Ольги, она обладала энергичным, властным характером широкого размаха, «было в моей матери что-то от Вассы Железновой ».

Ещё учась в гимназии, Ольга поссорилась с матерью. Елизавета Фёдоровна получила жалобу от служащих по поводу несправедливой оплаты труда и послала Ольгу в город Губаху для того, чтобы та разобралась в ситуации. Узнав, в каких условиях живут шахтёры и вернувшись, она назвала мать бесчеловечной эксплуататоршей. Впоследствии мать лишила её наследства. Родилась и жила до 1888 года О. Б. Лепешинская в доме Вердеревского по адресу ул.Сибирская , 2.

В 1891 году О. Б. Лепешинская окончила Пермскую Мариинскую женскую гимназию с присвоением звания «домашней учительницы по математике». В 1890-х гг. получила начальное медицинское образование на фельдшерских Рождественских курсах в Санкт-Петербурге , где познакомилась с Инной Смидович , сестрой революционера-большевика П. Г. Смидовича . С 1894 года вступила в Петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса », став его активной участницей.

В 1897 году Лепешинская окончила Училище Лекарских Помощниц и Фельдшериц с присвоением звания «Лекарской помощницы». В мае этого года она организовала фельдшерский пункт на железнодорожном вокзале в Челябинске . В этом же году, став женой Пантелеймона Николаевича Лепешинского , последовала за ним в ссылку в Енисейскую губернию . Там она служила фельдшером в селе Курганском. Вместе с семнадцатью ссыльными она подписала «Протест российских социал-демократов» против «Экономистов ». Сопровождая мужа в ссылке, работала фельдшером в Красноярском крае .

В 1898 году Лепешинская вступила в РСДРП , а после раскола партии примкнула к большевикам . С 1900 года она участвовала в работе псковской группы содействия «Искре ». Затем, в 1903 году вновь последовала за мужем в Минусинск в Сибири и организовала побег мужа из ссылки. С 1903 г. чета Лепешинских находилась в эмиграции в Швейцарии . Там О. Б. Лепешинская училась на медицинском факультете в Лозанне . В Женеве она организовала столовую большевиков-эмигрантов, которая являлась местом заседаний большевистской группы. В 1906 году Ольга Борисовна вернулась в Россию, вела партийную работу в Орше до 1910 года.

В 1915 году Лепешинская окончила Императорский Московский университет на медицинском факультете с получением стипендии «Лекаря с отличием». Работала ассистентом на кафедре университета, но была уволена за революционную деятельность. Практиковала медицину в Москве и Крыму . В 1917 году была членом ревкома станции Подмосковная . Организовала школу-коммуну для беспризорных детей в деревне Литвиновичи, где Лепешинская жила у матери мужа - Пантелеймона Николаевича. Большинство воспитанников потом приехали в Москву и учились в опытно-показательной школе на Знаменке . Позже этой школе было присвоено имя П. Н. Лепешинского, и в ней учились многие дети из Дома правительства .

С 1919 года Лепешинская преподавала и занималась научной работой в Ташкенте , затем в Москве , где работала ассистентом Московского университета. С 1926 года работала в гистологической лаборатории Биологического института имени К. А. Тимирязева . С 1936 года - в цитологических лабораториях и Академии медицинских наук СССР . С 1949 года в заведовала отделом развития живого вещества. В 1950 году получила Государственную (Сталинскую) премию СССР. Награждена орденом Ленина и орденом Трудового Красного Знамени.

Представления Лепешинской о неклеточной структуре живого вещества, которых она придерживалась до последних дней своей жизни , были отвергнуты как не получившие подтверждения.

Издано множество научных работ и статей Лепешинской. Она - автор книги мемуаров «Встречи с Ильичём (Воспоминания старой большевички)», третье издание - в 1971 году.

Научная деятельность

Основные научные работы Лепешинской связаны с темами оболочек животных клеток, гистологии костной ткани.

Лепешинская предлагала метод лечения ран кровью (гемоповязок), который применялся в военное время.

Новообразование клеток (теория «живого вещества»)

Свои исследования Лепешинская проводила на куриных яйцах , икре рыб , головастиках , а также на гидрах .

«Шёл 1933 год <…>. Однажды весной я наловила только что выклюнувшихся из икры головастиков и принесла в лабораторию. Беру одного и раздавливаю. Каплю крови и слизи раздавленного головастика кладу под микроскоп <…>. Жадно, с нетерпением отыскиваю в поле зрения эритроциты .Но что это? Взгляд мой впивается в какие-то шары. Навожу объектив микроскопа на резкость. Передо мной совершенно непонятная картина: среди вполне развитых клеток крови отчетливо различаю какие-то как бы недоразвитые клетки - мелкозернистые желточные шары без ядер, желточные шары поменьше, но уже с начинающим образовываться ядром. Казалось, что перед глазами полная картина рождения клетки…»

В 1934 году Лепешинская опубликовала монографию «К вопросу о новообразовании клеток в живот­ном организме». Опираясь на биогенетический закон Э. Геккеля , Лепешинская предположила, что в организме имеются неоформленные протоплазматические образования наподобие гипотетических «монер» Геккеля, которые трансформируются в клетки.

В 1939 году к 100-летию клеточного учения вышла новая статья Лепешинской «Происхождение клетки», в которой Лепешинская называла своим предшественником швейцарского анатома и эмбриолога В. Гиса (1831-1904). Этот учёный производил наблюдения кровяных островков внутри желточного мешка. По мнению историка науки А. Е. Гайсиновича , выводы данного учёного были вызваны несовершенством методики окрашивания, и сам автор, будучи учеником Ремака и Вирхова , уже в конце XIX века отказался от этих взглядов.

В этой же публикации Лепешинская ссылалась на работы профессора гистологии Военно-Медицинской академии , автора одного из первых отечественных руководств по микроскопической анатомии, М. Д. Лавдовского , который (по современным данным - ошибочно ) в 1899 году предполагал возможность клеткообразования из живой материи - формообразовательного вещества.

Также в своих работах Лепешинская ссылалась на теорию протомеров М. Гейденгайна (1864-1949) и симпластическую теорию Ф. Студнички (1870-1955), «кариосомы » Минчина.

В 1930-е годы Лепешинская занималась изучением оболочек эритроцитов , заметив, что с возрастом они становятся плотнее и менее проницаемыми. Для смягчения их оболочек она предлагала использовать соду . В 1953 году в статье «О принципе лечения содовыми ваннами» (Клиническая медицина. № 1) Лепешинская сообщила, что сода может «сыграть большую роль и в вопросе борьбы со старостью, с гипертонической болезнью, склерозом и другими заболеваниями» (с. 31). Она утверждала, что если впрыснуть соду в оплодотворенные яйца курицы, то цыплята проявляют прожорливость и перегоняют в росте контрольных цыплят, не гибнут от ревматизма . Лепешинская также указывала на благоприятное действие содового раствора на семена растений.

Изучая влияние препаратов крови на процессы заживления, Лепешинская предлагала метод лечения ран кровью (гемоповязок). Это предложение встретило поддержку ряда медицинских деятелей. В 1940 году она передала для опубликования в «Советскую хирургию» работу по вопросу лечения ран кровью под заглавием «Роль живого вещества в процессе заживления ран». Статью не напечатали, но в 1942 году в газете «Медицинский работник» была опубликована статья Пикуса под заголовком «Гемоповязки», в которой говорилось, что автор статьи, хирург военного госпиталя, успешно применял данный метод лечения ранений в военное время.

Научные и политические сторонники Лепешинской

Теория Лепешинской о неклеточном живом веществе была отмечена правительственными наградами и противопоставлялась «буржуазной» генетике как марксистская теория. Это учение вошло в учебники средней и высшей школы сталинских времён как крупное биологическое открытие в области дарвинизма . Книга Лепешинской была дополнена многочисленными похвалами Сталину и переиздана, а в 1950 году её автор, которой уже было 79 лет, была удостоена Сталинской премии .

С 1949 года Лепешинская работала в , где заведовала Отделом развития живого ве­щества.

Директору Института мор­фологии животных АН СССР профессору Г. К. Хрущову было поручено не только ознакомиться с работами лаборатории О. Б. Лепешинской, но и подготовить демонстрацию её препаратов, а также выступить с оценкой итогов её работ и перспектив их дальнейшего развития.

С 22 мая по 24 мая 1950 года в Москве происходило совещание по проблеме живого вещества и развития клетки в Отделении биологических наук Академии наук СССР. На этом совещании теорию Лепешинской поддержали все выступавшие докладчики, и в частности, Т. Д. Лысенко . Профессор Г. К. Хрущов , готовивший демонстрационные препараты для Комиссии АН и АМН СССР, на этом совещании заявил, что весь материал, представ­ленный Лепешинской, «вполне достоверен и повторим» и что для цитологии «он имеет большое значение».

Ближайший сотрудник Лепешинской В. Г. Крюков в 1989 году утверждал, что подготовка препаратов Г. К. Хрущовым имела «очевидный смысл» - необходимость «снять всякие ссылки критики на „неудовлетворительное качество“ препаратов Лепешинской». Выступавший на совещании профессор, заведующий кафедрой гистологии 1-го Московского медицинского института М. А. Барон заявил:

О наличии экспериментальных подтверждений своих работ сама Лепешинская на данном совещании говорила следующее:

Мы работаем над этой проблемой более пятнадцати лет, и до сих пор наши данные ещё никем экспериментально не опровергнуты, а подтверждения, в особенности за последнее время, есть (работы Сукнева, Бошьяна, Лаврова, Галустяна, Комарова, Невядомского, Морозова, Гарвей и Гравиц).

Критика теории о «живом веществе»

Идеи, высказанным Лепешинской, были подвергнуты критике биологами Н. К. Кольцовым , Б. П. Токиным , М. С. Навашиным, А. А. Заварзиным , Н. Г. Хлопиным и другими. В разгоревшейся полемике Лепешинская обвинила их в идеализме .

В частности, в 1935 году Б. П. Токин, бывший директор Биологического института им. Тими­рязева, говоря о трактовке Лепешинской биогенетического закона, утверждал:

«Про­исхождение клетки из желточного шара в курином эмбрионе понимать как рекапитуляцию ранней фазы в эволюции клетки, как это делает Лепешинская, также „научно“, как если бы эти самые желточные шары, являющиеся дери­ватом клеток, захотели принять за первичный живой белок, происходящий из неорганической материи».

Позже Б. П. Токин, также выдвинувший понятие онтогении клетки как её развития между двумя де­лениями, отвечая на выпад Лепешинской, в 8-м но­мере журнала «Под знаменем марксизма» за 1936 год, писал:

«Поскольку речь идет об образовании de novo клеток со­временных организмов, являющихся продуктом длительного хода эволюции, дискутировать не о чем, так как такие идеи являются давно пройденным, мла­денческим этапом в развитии науки и стоят сейчас за её пределами».

Я вспомнил лаборантов в лаборатории О. Б. Лепешинской, толкущих в ступках зерна свеклы: это не было «толчение в ступе», а экспериментальная разработка величайших открытий в биологии, совершаемых подпиравшими друг друга маниакальными невеждами.

В 1939 году в «Архиве биологических наук» была напечатана статья ведущих советских гистологов А. А. Заварзина, Д. Н. Насонова, Н. Г. Хлопина под назва­нием «Об одном „направлении“ в цитологии». Анализируя подробно работы Лепешинской на желтке куриного яйца, на яйцах севрюги и на гидре , авторы отметили методическое несовершенство её работ (неправильно окрашенные и плохо сделанные препараты). Авторы данной статьи критиковали теоретические выводы Лепешинской, сделав вывод, что «во всех этих работах вместо точных фактов читателю преподносятся пло­ды фантазии автора, фактически стоящей на уровне науки конца XVIII или са­мого начала XIX в. », «отметает всю органическую эволюцию и всю современную эм­бриологию». Заканчивая свою статью, авторы заметили, что все те ученые, которых Лепе­шинская обвинила в предвзятом отношении к её работам, «должны сознаться в одной большой вине, а именно: что своим попустительством способствовали тому, что О. Б. Лепешинская могла развивать свою ненаучную деятельность столько времени, и не сумели направить её энергию по руслу какой-нибудь дру­гой, действительно научной проблемы».

Критики утверждали, что Лепешинская «фактически призывала вернуться к воззрениям Шлейдена и Шванна , то есть к уровню науки 1830-х годов».

В 1958 году последовала критическая оценка теории Лепешинской в журнале «Science» учёных Л. Н. Жинкина и В. П. Михайлова.

Ненаучная деятельность, догматизация, письмо Сталину

Чтобы разгромить вреднейшее, реакционнейшее, идеалистическое учение Вирхова, задерживающее продвижение науки вперёд, нужны прежде всего факты, факты и факты, нужны опыты, доказывающие несостоятельность и реакционность этого учения. Это нужно для того, чтобы ускорить темпы выполнения указания товарища Сталина превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны.

Несоответствие этой точке зрения Лепешинская считала нарушением партийной дисциплины. В Архиве АН СССР исследователи А. Е. Гайсинович, Е. Б. Музрукова обнаружили копию заявления Лепешинской в Комиссию партийного контроля ВКП(б) с предло­жением назначить следствие по делу директора Биологического института им. Тимирязева Б. П. Токина, одного из первых её критиков и, как она отметила в скобках, сына кулака, эсера (1935 г.).

«Дорогой Иосиф Виссарионович! В течение нескольких лет я пыталась собственными силами победить те препятствия, которые ставили мне в научной работе не только реакционные, стоящие на идеалистической или механистической позиции учёные, но и те товарищи, которые идут у них на поводу… Работы, являющиеся продолжением моих прежних работ, получивших высокую оценку со стороны тов. Лысенко, выходя из моей лаборатории, залеживаются в архивах дирекции, не читаются и не ставятся на доклады»

Монографии

• Лепешинская О. Б. Оболочка красных кровяных телец как коллоидная система и её изменчивость. - М.-Л.: Главнаука, ГИЗ, 1929. - 78 с.
• Лепешинская О. Б. Оболочки животных клеток и их биологическое значение. - [М.]: Медгиз, 1947. - 130 с.
• Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1945. - 294 с.
• Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Изд-во АМН СССР, 1950. - 304 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Изд-во АМН СССР, 1950. - 265 с.)
• Лепешинская О. Б. Развитие жизненных процессов в доклеточном периоде. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. - 303 с.
• Лепешинская О. Б. Оболочки животных клеток и их биологическое значение. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Изд-во АМН СССР, 1953. - 112 с.

Брошюры

• Лепешинская О. Б. Воинствующий витализм. О книге проф. Гурвича ["Лекции по общей гистологии"]. - Вологда: «Северный печатник», 1926. - 77 с.
• Лепешинская О. Б. Зачем нужна диалектика естествоиспытателю. К вопросу об отложении извести в организме. Развитие кости как диалектический процесс… [Сб. статей] - М.: Изд-во Гос. Тимиряз. НИИ, 1928. - 67 с.
• Лепешинская О. Б. Клетка, её жизнь и происхождение. - М.: Сельхозгиз, 1950. - 48 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. Клетка и её происхождение. - М.: Сельхозгиз, 1951. - 48 с. Переиздание: Лепешинская О. Б. Клетка, её жизнь и происхождение. - М.: Госкультпросветиздат, 1952. - 62 с.)
• Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества. - [М.]: «Молодая гвардия», 1951. - 39 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества. Стенограмма публичной лекции… - [М.]: «Правда», 1951. - 40 с. Переиздание: Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества. - М.: Воениздат, 1952. - 76 с.)
• Лепешинская О. Б. Развитие клеток из живого вещества. (Материал к лекции с диафильмом и методические указания). - М.: Госкультпросветиздат, 1952. - 32 с.
• Лепешинская О. Б. Развитие клеток из неклеточного живого вещества. - М.: Госкультпросветиздат, 1952. - 54 с.
• Лепешинская О. Б. У истоков жизни. Лит. запись В. Д. Елагина. - М.-Л.: Детгиз, 1952. - 96 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. У истоков жизни. Лит. запись В. Д. Елагина. - М.-Л.: Детгиз, 1953. - 104 с.)
• Лепешинская О. Б. О жизни, старости и долголетии. Расшир. стеногр. публичной лекции… - М.: «Знание», 1953. - 48 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. О жизни, старости и долголетии. Расшир. стеногр. публичной лекции. - Мн.: Изд-во АН БССР, 1953. - 60 с.)
• Лепешинская О. Б. Развитие и перспективы новой клеточной теории. - М.: Госкультпросветиздат, 1953. - 56 с.
• Лепешинская О. Б. Неклеточные формы жизни и происхождение клеток. (Материал для бесед). - Свердловск: [Б. и.], 1954. - 11 с.

Редакторская работа

• Внеклеточные формы жизни. Сб. материалов для преподавателей биологии. Под ред. О. Б. Лепешинской. - [М.]: Изд-во АПН СССР, 1952. - 244 с.

Воспоминания

• Лепешинская О. Б. Мои воспоминания. Лит. запись Г. И. Эйсурович. - Абакан: Хаккнигоиздат, 1957. - 102 с.
• Лепешинская О. Б. Встречи с Ильичём (Воспоминания старой большевички). - М.: Госполитиздат, 1957. - 40 с.
• Лепешинская О. Б. Путь в революцию. Воспоминания старой большевички. Лит. запись З. Л. Дичарова. - Пермь: Кн. изд., 1963. - 118 с.
.
• А. Е. Гайсинович, Е. Б. Музрукова. «Учение» О. Б. Лепешинской о «живом веществе» .
• Об одной ненаучной концепции («Письмо 13-ти», авторы: Н. Г. Хлопин, Д. Н. Насонов, П. Г. Светлов, Ю. И. Полянский, П. В. Макаров, Н. А. Гербильский, 3. С. Кацнельсон, Б. П. Токин, В. Я. Александров, Ш. Д. Галустян, А. Г. Кнорре, В. П. Михайлов, В. А. Догель) // «Медицинский работник» 7 июля 1948 г.

Семье. Отец умер через три года после рождения Ольги. Братья - Борис, Александр (старшие) и Дмитрий (младший), сестра Елизавета (старшая) и Наталья (младшая). Мать Елизавета Федоровна Даммер (по мужу Протопопова) владела шахтами , пароходами и доходными домами . Со слов Ольги, она обладала энергичным, властным характером широкого размаха, «было в моей матери что-то от Вассы Железновой » .

Ещё учась в гимназии, Ольга поссорилась с матерью. Елизавета Фёдоровна получила жалобу от служащих по поводу несправедливой оплаты труда и послала Ольгу в город Губаху для того, чтобы та разобралась в ситуации. Узнав, в каких условиях живут шахтёры, и вернувшись, она назвала мать бесчеловечной эксплуататоршей. Впоследствии мать лишила её наследства. Родилась и жила до 1888 года О. Б. Лепешинская в доме Вердеревского по адресу ул. Сибирская , 2.

Представления Лепешинской о неклеточной структуре живого вещества, которых она придерживалась до последних дней своей жизни , были отвергнуты как не получившие подтверждения.

О. Б. Лепешинская скончалась 2 октября 1963 года в Москве от пневмонии в возрасте 92 лет. Похоронена на Новодевичьем кладбище, рядом с мужем П. Н. Лепешинским.

Издано множество научных работ и статей Лепешинской. Она - автор книги мемуаров «Встречи с Ильичём (Воспоминания старой большевички)», третье издание - в 1971 году.

Научная деятельность

Основные научные работы Лепешинской связаны с темами оболочек животных клеток, гистологии костной ткани.

Лепешинская предлагала метод лечения ран кровью (гемоповязок), который применялся в военное время.

Новообразование клеток (теория «живого вещества»)

Свои исследования Лепешинская проводила на куриных яйцах , икре рыб , головастиках , а также на гидрах .

В этой же публикации Лепешинская ссылалась на работы профессора гистологии Военно-Медицинской академии , автора одного из первых отечественных руководств по микроскопической анатомии, М. Д. Лавдовского , который (по современным данным - ошибочно ) в 1899 году предполагал возможность клеткообразования из живой материи - формообразовательного вещества.

Также в своих работах Лепешинская ссылалась на теорию протомеров М. Гейденгайна ( -) и симпластическую теорию Ф. Студнички ( -), «кариосомы » Минчина.

Изучая влияние препаратов крови на процессы заживления, Лепешинская предлагала метод лечения ран кровью (гемоповязок). Это предложение встретило поддержку ряда медицинских деятелей. В 1940 году она передала для опубликования в «Советскую хирургию» работу по вопросу лечения ран кровью под заглавием «Роль живого вещества в процессе заживления ран». Статью не напечатали, но в 1942 году в газете «Медицинский работник» была опубликована статья Пикуса под заголовком «Гемоповязки», в которой говорилось, что автор статьи, хирург военного госпиталя, успешно применял данный метод лечения ранений в военное время.

Научные и политические сторонники Лепешинской

Теория Лепешинской о неклеточном живом веществе была отмечена правительственными наградами и противопоставлялась «буржуазной» генетике как марксистская теория. Это учение вошло в учебники средней и высшей школы сталинских времён как крупное биологическое открытие в области дарвинизма . Книга Лепешинской была дополнена многочисленными похвалами Сталину и переиздана, а в 1950 году её автор, которой уже было 79 лет, была удостоена Сталинской премии .

Директору Института мор­фологии животных АН СССР профессору Г. К. Хрущову было поручено не только ознакомиться с работами лаборатории О. Б. Лепешинской, но и подготовить демонстрацию её препаратов, а также выступить с оценкой итогов её работ и перспектив их дальнейшего развития.

«Каждый может убедиться в доказательности этих препаратов. Они производят сильное впечатление».

О наличии экспериментальных подтверждений своих работ сама Лепешинская на данном совещании говорила следующее:

Мы работаем над этой проблемой более пятнадцати лет, и до сих пор наши данные ещё никем экспериментально не опровергнуты, а подтверждения, в особенности за последнее время, есть (работы Сукнева, Бошьяна, Лаврова, Галустяна, Комарова, Невядомского, Морозова, Гарвей и Гравиц).

Критика теории о «живом веществе»

Идеи, высказанным Лепешинской, были подвергнуты критике биологами Н. К. Кольцовым , Б. П. Токиным , М. С. Навашиным , А. А. Заварзиным , Н. Г. Хлопиным и другими. В разгоревшейся полемике Лепешинская обвинила их в идеализме .

Позже Б. П. Токин, также выдвинувший понятие онтогении клетки как её развития между двумя делениями, отвечая на выпад Лепешинской, в 8-м но­мере журнала «Под знаменем марксизма » за 1936 год , писал:

«Поскольку речь идет об образовании de novo клеток со­временных организмов, являющихся продуктом длительного хода эволюции, дискутировать не о чем, так как такие идеи являются давно пройденным, мла­денческим этапом в развитии науки и стоят сейчас за её пределами».

Я вспомнил лаборантов в лаборатории О. Б. Лепешинской, толкущих в ступках зерна свеклы: это не было «толчение в ступе», а экспериментальная разработка величайших открытий в биологии, совершаемых подпиравшими друг друга маниакальными невеждами.

Критики утверждали, что Лепешинская «фактически призывала вернуться к воззрениям Шлейдена и Шванна , то есть к уровню науки 1830-х годов ».

Интересно, что муж Лепешинской, старый большевик П. Н. Лепешинский , к научным изысканиям своей супруги относился критически и, по свидетельству Я. Л. Раппопорта, в частных разговорах отзывался о них так: «Вы её не слушайте; она в науке ничего не смыслит и говорит сплошные глупости» .

Ненаучная деятельность, догматизация, письмо Сталину

Чтобы разгромить вреднейшее, реакционнейшее, идеалистическое учение Вирхова, задерживающее продвижение науки вперёд, нужны прежде всего факты, факты и факты, нужны опыты, доказывающие несостоятельность и реакционность этого учения. Это нужно для того, чтобы ускорить темпы выполнения указания товарища Сталина превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны.

Несоответствие этой точке зрения Лепешинская считала нарушением партийной дисциплины. В архиве АН СССР исследователи А. Е. Гайсинович и Е. Б. Музрукова обнаружили копию заявления Лепешинской в Комиссию партийного контроля ВКП(б) с предло­жением назначить следствие по делу директора Биологического института им. Тимирязева Б. П. Токина, одного из первых её критиков и, как она отметила в скобках, сына кулака, эсера (1935 г.).

«В течение нескольких лет я пыталась собственными силами победить те препятствия, которые ставили мне в научной работе не только реакционные, стоящие на идеалистической или механистической позиции учёные, но и те товарищи, которые идут у них на поводу… Работы, являющиеся продолжением моих прежних работ, получивших высокую оценку со стороны тов. Лысенко, выходя из моей лаборатории, залеживаются в архивах дирекции, не читаются и не ставятся на доклады»

Выражая своё неприятие биологических теорий западных учёных, О. Б. Лепешинская указывала на обоснование этими теориями различий между людьми:

В нашей стране уже нет враждебных друг другу классов, и борьба идеалистов против диалектиков-материалистов все же, в зависимости от того, чьи интересы она защищает, носит характер классовой борьбы. И действительно, последователи Вирхова , Вейсмана , Менделя и Моргана , говорящие о неизменности гена и отрицающие влияние внешней среды, являются проповедниками лженаучных вещаний буржуазных евгеников и всяких извращений в генетике, на почве которых выросла расовая теория фашизма в капиталистических странах. Вторую мировую войну развязали силы империализма , в арсенале которого был и расизм .

О. Б. Лепешинская «Развитие жизненных процессов в доклеточном периоде», доклад 22-24 мая 1950 г.

Основные работы

Совещание 1950 г.

Монографии

• Лепешинская О. Б. Оболочка красных кровяных телец как коллоидная система и её изменчивость. - М.-Л.: Главнаука , ГИЗ , 1929. - 78 с.
• Лепешинская О. Б. Оболочки животных клеток и их биологическое значение. - [М.]: Медгиз , 1947. - 130 с.
• Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме. - М.-Л.: Издательство АН СССР , 1945. - 294 с.
• Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Издательство АМН СССР , 1950. - 304 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Изд-во АМН СССР, 1950. - 265 с.)
• Лепешинская О. Б. Развитие жизненных процессов в доклеточном периоде. - М.: Издательство АН СССР , 1952. - 303 с.
• Лепешинская О. Б. Оболочки животных клеток и их биологическое значение. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Издательство АМН СССР , 1953. - 112 с.

Брошюры

• Лепешинская О. Б. Воинствующий витализм. О книге проф. Гурвича ["Лекции по общей гистологии"]. - Вологда: «Северный печатник», 1926. - 77 с.
• Лепешинская О. Б. Зачем нужна диалектика естествоиспытателю. К вопросу об отложении извести в организме. Развитие кости как диалектический процесс… [Сб. статей] - М.: Изд-во Гос. Тимиряз. НИИ, 1928. - 67 с.
• Лепешинская О. Б. Клетка, её жизнь и происхождение. - М.: Сельхозгиз , 1950. - 48 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. Клетка и её происхождение. - М.: Сельхозгиз , 1951. - 48 с. Переиздание: Лепешинская О. Б. Клетка, её жизнь и происхождение. - М.: Госкультпросветиздат, 1952. - 62 с.)
• Лепешинская О. Б. // «Наука и жизнь ». - 1951. - № 07.
• Лепешинская О. Б. . - [М.]: «Молодая гвардия », 1951. - 39 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества. Стенограмма публичной лекции… - [М.]: «Правда », 1951. - 40 с. Переиздание: Лепешинская О. Б. Происхождение клеток из живого вещества. - М.: Воениздат , 1952. - 76 с.)
• Лепешинская О. Б. Развитие клеток из живого вещества. (Материал к лекции с диафильмом и методические указания). - М.: Госкультпросветиздат , 1952. - 32 с.
• Лепешинская О. Б. Развитие клеток из неклеточного живого вещества. - М.: Госкультпросветиздат , 1952. - 54 с.
• Лепешинская О. Б. У истоков жизни. Лит. запись В. Д. Елагина. - М.-Л.: Детгиз , 1952. - 96 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. У истоков жизни. Лит. запись В. Д. Елагина. - М.-Л.: Детгиз , 1953. - 104 с.)
• Лепешинская О. Б. О жизни, старости и долголетии. Расшир. стеногр. публичной лекции… - М.: «Знание », 1953. - 48 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. О жизни, старости и долголетии. Расшир. стеногр. публичной лекции. - Мн.: Изд-во АН БССР, 1953. - 60 с.)
• Лепешинская О. Б. Развитие и перспективы новой клеточной теории. - М.: Госкультпросветиздат , 1953. - 56 с.
• Лепешинская О. Б. Неклеточные формы жизни и происхождение клеток. (Материал для бесед). - Свердловск: [Б. и.], 1954. - 11 с.

Редакторская работа

• Внеклеточные формы жизни. Сб. материалов для преподавателей биологии. Под ред. О. Б. Лепешинской. - [М.]: Изд-во АПН СССР, 1952. - 244 с.

Воспоминания

• Лепешинская О. Б. Мои воспоминания. Лит. запись Г. И. Эйсурович. - Абакан: Хаккнигоиздат , 1957. - 102 с.
• Лепешинская О. Б. Встречи с Ильичём (Воспоминания старой большевички). - М.: Госполитиздат , 1957. - 40 с.
• Лепешинская О. Б. Путь в революцию. Воспоминания старой большевички. Лит. запись З. Л. Дичарова. - Пермь: Пермское книжное издательство , 1963. - 118 с.
• Лепешинская О. Б. Встречи с Ильичём (Воспоминания старой большевички). 2-е изд. - М.: Политиздат , 1966. - 40 с.
• Лепешинская О. Б. Встречи с Ильичём (Воспоминания старой большевички). 3-е изд. - М.: Политиздат , 1968. - 56 с (Переиздание: Лепешинская О. Б. Встречи с Ильичем (Воспоминания старой большевички). 3-е изд. - М.: Политиздат , 1971. - 56 с.)

См. также

Напишите отзыв о статье "Лепешинская, Ольга Борисовна"

Примечания

1. Лепешинская, Ольга Борисовна // Куна - Ломами. - М . : Советская энциклопедия, 1973. - (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969-1978, т. 14).
2. Крюков В. Г. , журнал «Наука и жизнь », № 5, 1989 г.
3. Лысенко Т. Д.
4. Гайсинович А. Е. , Музрукова Е. Б. Наука , 1991. - С. 71-90.
5. // Александров В. Я. Трудные годы советской биологии: Записки современника. СПб.: «Наука », 1993.
6. Рапопорт Я. Л. . - М .: Книга, 1988. - 271 с.
8. Спешилова Е. Старая Пермь: Дома. Улицы. Люди. 1723-1917. - Пермь: Курсив, 1999. - 580 с. - 5000 экз.
10. , таблица VI
11. Лепешинская О. Б. У истоков жизни. - М.-Л.: Детгиз , 1952
12. «Совещание по проблеме живого вещества и развития клеток». Стенографический отчёт. М.: Издательство АН СССР , 1951
13. Лепешинская О. Б. // Совещание по проблеме живого вещества и развития клеток 22-24 мая 1950 г. Стенографический отчет. М.: Издательство Академии наук СССР , 1951. С. 9-34
14. Khrushchov G. (1951). «». (англ.) 42 (3): 121-122.
15. Nachtsheim H. (нем.) русск. (1951). «». (англ.) 42 (3): 122-123.
16. Н. Н. Шевлюк . История морфологии. Том 140. № 4. стр. 73-77
17. Александров В. Я. СПб.: «Наука », 1993. С.40-47
18. Zhinkin L.N. and Mikhailov V.P. (1958). «». Science 128 (3317): 182-6. DOI :10.1126/science.128.3317.182 .
19. Энгельс Ф. Диалектика природы . М.: Госполитиздат , 1948. С. 245
20. Энгельс Ф. Анти-Дюринг . М.: Госполитиздат , 1950. С. 77.
21. Энгельс Ф. Анти-Дюринг . М.: Госполитиздат , 1950. С. 322.
22. Архив АН СССР, ф. 1588. оп. 1, № 103, л. 1 , цит. по Гайсинович А. Е. , Музрукова Е. Б. // Репрессированная наука. - Л. : Наука , 1991. - С. 71-90.
23. Архив АН СССР, ф. 1588, оп. 1, № 114, л. 1., цит. по Гайсинович А. Е. , Музрукова Е. Б. // Репрессированная наука. - Л. : Наука , 1991. - С. 71-90.

Литература

• Александров В. Я. // Трудные годы советской биологии: Записки современника. - СПб. : Наука , 1993. - С. 125-147. - 262 с. - ISBN 5-02-025850-4 .
• («Письмо 13-ти», авторы: Н. Г. Хлопин, Д. Н. Насонов, П. Г. Светлов, Ю. И. Полянский, П. В. Макаров, Н. Л. Гербильский, 3. С. Кацнельсон, Б. П. Токин, В. Я. Александров, Ш. Д. Галустян, А. Г. Кнорре, В. П. Михайлов, В. А. Догель) // «Медицинский работник» 7 июля 1948 г.

Отрывок, характеризующий Лепешинская, Ольга Борисовна

Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l"empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.

Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu"est ce que c"est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d"honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.

На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l"Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d"honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s"est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l"avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.

В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».